И в Соборе новомучеников и исповедников Церкви Русской
Родился 10 апреля года в погосте Теремец Серпуховского уезда Московской губернии в семье священника Николая Спасского , служившего в храме Рождества Богородицы в этом селе.
В году окончил Перервинское духовное училище , в году - Московскую духовную семинарию и был назначен учителем в школу в селе Болотово Коломенского уезда.
В году был рукоположен во священника к Успенской церкви в селе Белые Колодези Коломенского уезда, где и прослужил всю жизнь, сопровождавшуюся преследованиями и арестами и окончившуюся мученически. Жили они вдвоем с супругой Ольгой, детей у них не было, и все свое время отец Сергий посвящал церкви.
В мае года председатели сельсоветов сел Белые Колодези и Васильево представили властям подброшенные им записки с угрозами и требованием уйти со своих постов. При этом сами они не могли указать, кто их написал, но председатель сельсовета села Белые Колодези все же сказал, что письма писались, вероятно, крестьянином их села Егоровым, который когда-то жаловался на него. Дело, однако, ничем не кончилось, так как ОГПУ не удалось доказать, что им написаны эти записки.
В ноябре года власти потребовали уплаты больших налогов с прихода Успенской церкви, рассчитывая, что они не будут уплачены и храм можно будет закрыть. Но этого не произошло. Крестьяне не оставили дома Божия на разорение и выплатили все налоги. Тогда в ОГПУ приняли решение об аресте священника.
30 декабря года следователь допросил арестованных. Никто из них не признал себя виновным; они были вполне уверены, что не станут обвиняемыми. Однако 9 января года всем им было зачитано постановление о предъявлении обвинения по делу "об антисоветской деятельности служителей культа и бывших торговцев" .
10 января года сотрудник ОГПУ допросил церковного сторожа; тот показал, что их священник "крайне религиозно настроен" , часто проповедует в храме, "несколько раз говорил, что… становится крайне тяжело жить, так как советская власть священство и вообще церковь обкладывает тяжелыми налогами, так что не знаешь, как и существовать" .
Были допрошены и другие свидетели, которые показали, что действительно власти потребовали, чтобы храм заплатил 1200 рублей налога. Было созвано собрание верующих, которое постановило: собрать в складчину по шести рублей со двора; эти деньги были собраны и внесены. Большинство мужчин, после того как увеличилось давление на прихожан, вышли из состава церковного совета, а вместо них вошли женщины из тех, что победнее. Отец Сергий одобрил это, сказав, что "так будет побезопаснее" .
Снова был допрошен председатель сельсовета, который показал, что церковный староста в то время, когда ещё имел свою кузницу, заставлял в нарушение кодекса о труде работать учеников в революционные праздники. В ноябре 1929 года была проведена хлебозаготовка. Священнику постановили сдать 30 пудов ржи, "он этот хлеб собрал по своим знакомым крестьянам, которые давали ему пудами… Спасский последнее время стал организовывать около церкви женщин фанатичек, которые втянуты в церковный совет, также в церковный совет втянут крестьянин слепой… из бедноты, которого они посылают в совет со всякими заявлениями и справками" . Председатель также сказал, что слышал, что после ареста отца Сергия верующие стали ходить в Покровский храм в соседнее село Сосновка, и служивший там священник отслужил молебен об арестованном пастыре и сказал настолько проникновенную о нем проповедь, что слушатели не смогли удержаться от слез.
19 января следствие было закончено, и отец Сергий, подписывая протокол об окончании следствия, в дополнение к нему заявил:
"в предъявленном мне обвинении виновным не признаю, так как никаких сборов я не устраивал и контрреволюционной агитации не вел, проповеди говорил только религиозно-нравственного содержания" .
29 января года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило крестьянина Сергея Егорова и церковного старосту Димитрия Захарова к трем годам ссылки в Северный край, а священника Сергия Спасского к трем годам заключения в концлагерь; Сергей Егоров, которого обвиняли в составлении писем с угрозами, через полтора года был освобожден без ограничения выбора места жительства, а отец Сергий через Бутырскую тюрьму был отправлен на все полных три года в концлагерь.
Из заключения он вернулся в тот же приход и с года снова стал служить в Успенской церкви.
19 и 21 ноября года следователь НКВД допросил свидетелей. Председатель сельсовета показал, что
священник "Спасский ведет контрреволюционные разговоры против новой конституции. Помню такой факт. В апреле сего года Спасский зашел в сельсовет и начал просить разрешения ходить по домам, и, когда я ему отказал, он заявил: "Пишете вы, коммунисты, много, а все у вас только на бумаге. Говорят, что новая конституция дает право верующим исполнять свои обряды, а вы запрещаете. Где же правда? Только одни разговоры".
Вызванный на допрос бригадир колхоза показал:
"В августе возле ларька Спасский среди колхозников говорил: "Происходит не поймешь что, и все это потому, что действует злой дух. Жизни для народа совсем не стало, но все же это должно кончиться. Хотя бы поскорее, а то смотришь на людей, и жаль их становится" .
Допрошенный колхозник, некий Иван Иванович, сказал:
"Помню в июле сего года возле своего дома в группе колхозников Спасский говорил: "Что же ты, Иван Иванович, перестал ходить в храм Божий или ты тоже продался большевикам? Но ведь помни, что они тебя к хорошему не приведут. Будешь также обманывать народ, как обманывают они".
21 ноября года отец Сергий был арестован и заключен в коломенскую тюрьму. В тот же день следователь, имея уже показания свидетелей, допросил его.
По имеющимся у нас сведениям нам известно, что вы проводите резкую контрреволюционную агитацию в селении Белые Колодези. Признаете себя виновным? - спросил его следователь.
Года для общецерковного почитания.
Использованные материалы
- Игумен Дамаскин (Орловский). "Священномученик Сергий Спасский". Московские епархиальные ведомости, № 11-12 за 2008 год
СЕРГЕЙ СПАССКИЙ. ЗЕМНОЕ ВРЕМЯ
Вадим Шефнер. Маленькое предисловие
Поэты пишут не для себя лично. Они пишут для читателей, для живых людей, соседствующих с ними во времени. Всякое искусство, а стихи в особенности, - это беседа с современниками. Но чем правдивее и естественнее беседует поэт с читателем-современником, чем полнее он отражает и выражает тревоги и радости своего времени - тем ближе он будет и будущему поколению. И получается, что стихи - это не только разговор с сегодняшним другом, но и послание другу завтрашнему, письмо в будущее.
Уже полтора десятилетия нет с нами поэта Сергея Спасского. За эти годы в советской поэзии произошло немало перемен. Появилось много новых поэтов; окрепли голоса тех поэтов, которые пятнадцать лет тому назад были совсем еще молодыми; выросли новые кадры читателей и любителей поэзии; повысились требования к поэзии. Но подлинное искусство всегда остается искусством, ему не страшны смены литературных мод и веяний, ему не опасны смены читательских поколений. Лучшие стихи и поэмы Спасского не устарели, они прочно вошли в неделимый фонд советской поэзии. Сегодняшний читатель прочтет их с таким же душевным волнением, с каким читали их современники поэта.
В стихотворении «Материал», которое Спасский написал в тридцатые годы, поэт рассказывает нам о том, как с возрастом стал он «упорным историком», как по частицам, по обрывкам сбивчивых фраз очевидцев он восстанавливает образы минувшего. Это нелегкий труд, но –
…вдруг сквозь признания бедные,
Записок пласты вороша,
Дохнет революций победная,
Не знавшая страха душа.
И сразу все поле прополото,
И тотчас промыто стекло,
И в руки крупинками золото
С единственным блеском легло.
Читая эту книгу, ценитель стихов ощутит в ней дыхание революционных и первых послереволюционных лет; найдет он в ней и золотые крупинки подлинной поэзии, которые западут ему в душу и сделают его жизнь богаче и полнее.
Первая книга Сергея Спасского вышла в 1917 году, когда поэту было восемнадцать лет. Всего же его перу принадлежат семнадцать книг, в число которых входят не только стихотворные, но и прозаические. Среди них - воспоминания о Маяковском, память о дружбе с которым автор пронес через всю свою жизнь, и два романа - «Перед порогом» и «1916 год». В эту книгу - «Земное время» - вошли лучшие стихотворения Спасского. Несмотря на то что прошло немало лет с той поры, когда они были опубликованы впервые, все они звучат своевременно и в наши дни. И стихи времен гражданской войны, и стихи первых наших пятилеток, и стихотворения блокадных и послевоенных дней - все они написаны с глубокой искренностью, с взволнованной заинтересованностью в происходящем. Вот эта-то личная, сердечная заинтересованность поэта в том, что окружало его, и дает его произведениям тот запас прочности, который позволяет им существовать во времени.
К ясности и простоте стиха поэт пришел не сразу. Путь его в советской литературе был труден и сложен, он испытал на себе немало влияний, прежде чем выработать свою манеру поэтического письма. Но всем его стихам - и ранним, и поздним - свойственно одно: это стихи не стороннего наблюдателя, это стихи участника событий. И недаром в стихотворении «Вступление» есть у него такие строки:
Поэта давно нет с нами. И в то же время он существует, - существует в поэзии, живет среди живых. Сквозь строки, сквозь образную ткань стиха, - мы видим его живое лицо. Мы видим человека глубоко чувствующего, умно думающего и умеющего тонко и поэтически точно поведать нам о своих думах и чувствах. Многими своими стихами он напоминает нам о прошлом - и это не только его прошлое, но и наше. Не в этом ли заключается одна из задач и радостей поэзии, что поэт дарит нам былое? Без него мы могли бы многое забыть, утерять навсегда. Облекая наши воспоминания, порой неясные и расплывчатые, в ясную поэтическую форму, он приобщает наше минувшее к настоящему и тем самым помогает нам заглянуть в будущее. Ибо будущее прорастает не только из того, что есть в сегодняшних быстротекущих днях, но и из прошлых наших дней.
«Слова. Они еще не те…»
Слова. Они еще не те.
Неповоротливы, незрячи,
Как звери в гулкой темноте,
Шатаясь, бродят наудачу.
Я, словно сумрачный пастух,
К разливам грусти, к водопою
Гоню их грузною толпою,
И мрак вокруг глубок и глух.
В груди скупая скорбь. Когда,
Сменив тяжелое обличье,
Слова прольются, как вода,
Как в небесах порханье птичье?
Иль вдруг, разранивая гром,
Ломая молниями темный
Простор, когда ж падут дождем
Серебряным и неуемным?
…Явись, любовь! В молчащий лес
Ночей пролей мне звук и пламя.
Я жду. Я только жду чудес
Над задремавшими словами.
Под первый снег
И вновь скользя неуследимо,
Легчайший замедляя лёт,
Распластывайся, никни мимо,
О, снеговой водоворот.
И после, тяжелея влажно,
На побурелые дома
Налипни таять…Мне не страшно.
Я даже радуюсь. Зима.
Не потому ли, что в недобрый,
В угрюмый день, все ж будут мне
Вот этих крыш крутые ребра
Мерцать в скрипучей белизне,
И где разметаны бульвары
И сухоруко, и серо,
Метель в котлах ночей заварит
Клокочущее серебро.
Не потому ль? А может, просто
Стиху просторному равны
И скованный морозом воздух,
И буйная лазурь весны.
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
СЕРГЕЙ СПАССКИЙ. ЗЕМНОЕ ВРЕМЯ1
Избранное.
Книги стихов Сергея Спасского:
Как снег. М., «Млечный путь», 1917.
Рупор над миром. Пенза, «Центропечать», 1920.
Земное время. М. «Узел», 1926.
Неудачники. М., «Никитинские субботники», 1929.
Особые приметы. «Издательство писателей в Ленинграде», 1930.
Да. Л., «Издательство писателей в Ленинграде», 1933.
Пространство. Л., Гослитиздат, 1936.
Стихотворения. Л., «Советский писатель», 1958.
Вадим Шефнер. Маленькое предисловие
Поэты пишут не для себя лично. Они пишут для читателей, для живых людей, соседствующих с ними во времени. Всякое искусство, а стихи в особенности, – это беседа с современниками. Но чем правдивее и естественнее беседует поэт с читателем-современником, чем полнее он отражает и выражает тревоги и радости своего времени – тем ближе он будет и будущему поколению. И получается, что стихи – это не только разговор с сегодняшним другом, но и послание другу завтрашнему, письмо в будущее.
Уже полтора десятилетия нет с нами поэта Сергея Спасского. За эти годы в советской поэзии произошло немало перемен. Появилось много новых поэтов; окрепли голоса тех поэтов, которые пятнадцать лет тому назад были совсем еще молодыми; выросли новые кадры читателей и любителей поэзии; повысились требования к поэзии. Но подлинное искусство всегда остается искусством, ему не страшны смены литературных мод и веяний, ему не опасны смены читательских поколений. Лучшие стихи и поэмы Спасского не устарели, они прочно вошли в неделимый фонд советской поэзии. Сегодняшний читатель прочтет их с таким же душевным волнением, с каким читали их современники поэта.
В стихотворении «Материал», которое Спасский написал в тридцатые годы, поэт рассказывает нам о том, как с возрастом стал он «упорным историком», как по частицам, по обрывкам сбивчивых фраз очевидцев он восстанавливает образы минувшего. Это нелегкий труд, но –
…вдруг сквозь признания бедные,
Записок пласты вороша,
Дохнет революций победная,
Не знавшая страха душа.
И сразу все поле прополото,
И тотчас промыто стекло,
И в руки крупинками золото
С единственным блеском легло.
Читая эту книгу, ценитель стихов ощутит в ней дыхание революционных и первых послереволюционных лет; найдет он в ней и золотые крупинки подлинной поэзии, которые западут ему в душу и сделают его жизнь богаче и полнее.
Первая книга Сергея Спасского вышла в 1917 году, когда поэту было восемнадцать лет. Всего же его перу принадлежат семнадцать книг, в число которых входят не только стихотворные, но и прозаические. Среди них – воспоминания о Маяковском, память о дружбе с которым автор пронес через всю свою жизнь, и два романа – «Перед порогом» и «1916 год». В эту книгу – «Земное время» – вошли лучшие стихотворения Спасского. Несмотря на то что прошло немало лет с той поры, когда они были опубликованы впервые, все они звучат своевременно и в наши дни. И стихи времен гражданской войны, и стихи первых наших пятилеток, и стихотворения блокадных и послевоенных дней – все они написаны с глубокой искренностью, с взволнованной заинтересованностью в происходящем. Вот эта-то личная, сердечная заинтересованность поэта в том, что окружало его, и дает его произведениям тот запас прочности, который позволяет им существовать во времени.
К ясности и простоте стиха поэт пришел не сразу. Путь его в советской литературе был труден и сложен, он испытал на себе немало влияний, прежде чем выработать свою манеру поэтического письма. Но всем его стихам – и ранним, и поздним – свойственно одно: это стихи не стороннего наблюдателя, это стихи участника событий. И недаром в стихотворении «Вступление» есть у него такие строки:
Поэта давно нет с нами. И в то же время он существует, – существует в поэзии, живет среди живых. Сквозь строки, сквозь образную ткань стиха, – мы видим его живое лицо. Мы видим человека глубоко чувствующего, умно думающего и умеющего тонко и поэтически точно поведать нам о своих думах и чувствах. Многими своими стихами он напоминает нам о прошлом – и это не только его прошлое, но и наше. Не в этом ли заключается одна из задач и радостей поэзии, что поэт дарит нам былое? Без него мы могли бы многое забыть, утерять навсегда. Облекая наши воспоминания, порой неясные и расплывчатые, в ясную поэтическую форму, он приобщает наше минувшее к настоящему и тем самым помогает нам заглянуть в будущее. Ибо будущее прорастает не только из того, что есть в сегодняшних быстротекущих днях, но и из прошлых наших дней.
I
«Слова. Они еще не те…»Под первый снег
Слова. Они еще не те.
Неповоротливы, незрячи,
Как звери в гулкой темноте,
Шатаясь, бродят наудачу.
Я, словно сумрачный пастух,
К разливам грусти, к водопою
Гоню их грузною толпою,
И мрак вокруг глубок и глух.
В груди скупая скорбь. Когда,
Сменив тяжелое обличье,
Слова прольются, как вода,
Как в небесах порханье птичье?
Иль вдруг, разранивая гром,
Ломая молниями темный
Простор, когда ж падут дождем
Серебряным и неуемным?
…Явись, любовь! В молчащий лес
Ночей пролей мне звук и пламя.
Я жду. Я только жду чудес
Над задремавшими словами.
«День золотеет. Тишина легка…»
И вновь скользя неуследимо,
Легчайший замедляя лёт,
Распластывайся, никни мимо,
О, снеговой водоворот.
И после, тяжелея влажно,
На побурелые дома
Налипни таять…Мне не страшно.
Я даже радуюсь. Зима.
Не потому ли, что в недобрый,
В угрюмый день, все ж будут мне
Вот этих крыш крутые ребра
Мерцать в скрипучей белизне,
И где разметаны бульвары
И сухоруко, и серо,
Метель в котлах ночей заварит
Клокочущее серебро.
Не потому ль? А может, просто
Стиху просторному равны
И скованный морозом воздух,
И буйная лазурь весны.
Из цикла «Россия»
День золотеет. Тишина легка.
Блестят березы в воздухе прогретом.
Густым тяжелым налитые светом,
Колеблясь, наплывают облака.
И ласточки стремительно и криво
Роняют в высь тревожные извивы.И солнце – зреющий горячий плод,
Пылая, клонится над небосклоном.
И вот – земля во сне неутоленном
Вздыхающими травами встает…
И колос гнет по ветру непокорно
Янтарные твердеющие зерна.И скоро, выступая там и тут, -
Неловкое внимательное вече, -
Над нищей нивой видные далече,
Снопы ряды нестройные сомкнут.
И туча брызнет, мимо проходя,
В них россыпью внезапного дождя.И все земля исполнит, что должна.
И будут, глубью вспоенные туго,
И хлеб душист, и яблоко упруго,
И ягода прозрачна и крупна,
И в тесных ульях желтый и тяжелый
Накопят мед заботливые пчелы.И, проходя среди зыбучей ржи,
Недолгий гость, случайный соглядатай,
Встречая день просторный и крылатый,
Душе я говорю: – А ты, скажи,
В творящем подвиге с упорным пылом
Позволишь ли могучим звонким силам
В себе восстать травою, как цветы,
Горячими раскрыться лепестками,
И жарких зерен брызжущее пламя
Осенним днем куда уронишь ты?Но смутною мерцая глубиною,
Моя душа не говорит со мною.
И гаснет день. И рдяная гряда
Прозрачных облак стынет над закатом.
И блеском острым и холодноватым
Вечерняя заискрилась звезда.
Глядишь, другая около. И скоро
От ровного серебряного хора
Колеблется все небо. И тону
Я в бездне ясной, разлитой без края.
И вздрагиваю вдруг, благословляя
И мрак полей, и высь, и тишину,
И листьев шевелящиеся кущи,
И тонкий месяц, медленно плывущий.И вот стою, на миг всему родной -
Земле, творящей горячо и щедро,
Движенью звезд, благоуханью ветра.
И в напряженной тишине ночной,
Строй мира отражая неизменный,
Стучится сердце – колокол вселенной.
Декабрь
Прочесть не смею этих тонких букв,
Что тихое твое слагают имя.
Земля молчит в серебряном гробу,
В метельном трепетном пушистом дыме.
Суровая и снежная зима.
И ты под зыбкой вьюжной ворожбою,
Под гулким ветром не поймешь сама,
Какие звезды встали над тобою,
Какие нависают облака,
Как чьих-то снов всклубившиеся космы,
И в высоте чья легкая рука
Поднимет солнца кубок светоносный.
И я стою и вглядываюсь в тьму,
Ночей дремучих вижу колыханье
И сам не понимаю, почему
В душе моей восторг и ожиданье.
И будто тяжкий шум вершин в лесу,
И словно волны звона золотые
Вдруг закипят, когда произнесу
В смущеньи имя трудное – Россия.
«Еще горячей и золотопенней…»
Все спит. Все отдано. Все сжато.
Лед слишком скользок под ногой.
И снег, разлегшийся горбато,
Блестит, сухой и голубой.
И ветру вскинуть напоследок
Снежинки легче и пестрей
Меж круто вывернутых веток,
Меж неподвижных фонарей.
И кто я? Занятой прохожий.
Но почему, откуда он,
Непобедимый, непохожий,
Заполонивший душу звон?
И по серебряным бульварам
Перебегая, на ходу
Так ясно вижу я недаром
Внезапно вставшую звезду.
И в небе зыбком, белорунном
Сейчас, вот-вот услышу сам -
Вдруг бурно встрепенуться струнам
И взволноваться голосам.
Да. Да! Все изменись. Все снова…
Бей, сердца тяжкое крыло.
Огнем и музыкою слово
В дрожащий разум протекло.
И под невыносимой вестью,
Лохматясь, отступает тьма…
Легли огромные созвездья
На молчаливые дома.
И измененной, непохожей
Землей бреду, смущен и тих,
Случайный занятой прохожий
Меж узких улиц городских.
Ленинград
Еще горячей и золотопенней
День льется брагой в жадные глаза,
Но я неуловимой переменой
Уже насквозь захвачен. И нельзя
Не видеть эти легкие приметы:
Небес кристальных усмиренный склон,
Случайный лист, что между пышных веток
Ржавеющим багрянцем озарен
И пахнущие холодком закаты…
Привет тебе, осенняя пора.
Знать, скоро вдосталь будем мы богаты
От зимнего крутого серебра.
О, ровное и звучное дыханье
Земных времен. Ну, что ж, не в первый раз
На пашнях дум внимательною данью
Пытливый стих мой вызреет для вас.
И в этот день, что так иссиня-светел
Над разогретою землей плывет,
Я знанием взволнован. Я заметил
Опять земли неслышный поворот.
«И ночь не та. И путь не тот…»
Как парус, натянут покой.
Послушай, что может быть проще?
Вот мост разогнулся крутой,
Вот мачт тонкоствольная роща.
Ведь это мы видим всегда,
Ведь это на ощупь узнаем, -
Здесь дышит в каналах вода,
А здесь разбегаться трамваям.
Но солнца горячая медь -
То колоколом, то трубою, -
Сегодня в тревоге звенеть
Ты будешь над ржавой Невою,
Чтоб, медленно вниз уходя
За черную молнию шпица,
В багряные брызги дождя
По набережным разбиться.
И будут баркасы качать
К бортам приливающий вечер,
И ветер крепчать сгоряча
Волнам белогорбым навстречу.
Прохожий, опомнись, взгляни,
Под тухнущими небесами
Дворцы – уплывают они,
Пошатываясь корпусами.
Ты руку кладешь на гранит,
Но вечер, как занавес, задран.
И хлынувшим мраком размыт
Весь город – сплошная эскадра.
И ты не спасешься, о нет,
Еще исступленней и зорче
Он правит на диком коне -
Чугунный помешанный кормчий.
Но это же сам ты бока
Сжимаешь коню – и стальная
Твоя протянулась рука,
Столетья, как звезды, сшибая.
И он или ты – все равно,
Но рушится полночь от скача,
И море кругом взметено
Копытом тугим и горчим.
Так рвись. Ведь отвеется тьма.
И снова спокойней и строже
Рассвет распределит дома
И площади накрепко сложит.
И ты, занятой пешеход,
Все ж помни в тоске бесполезной
Хоть ветра упругий полет,
Хоть дребезг уздечки железной
Белые ночи
И ночь не та. И путь не тот.
И час совсем другой.
Луна пронзила небосвод
Серебряной дугой.
О, этот дом мне незнаком,
И тесен улиц скрест.
Но я войду в угрюмый дом,
В распахнутый подъезд.
Направят люстры ровный свет
В янтаревый паркет.
И в рюмки впаяно темно
Багряное вино.
И вот, подскакивая, он
В клавиатуру бьет.
Неровно брызжущий трезвон,
Хромающий фокстрот.
И пролетят вперед, назад,
Прерывисто дыша,
И напряженно угловат
Вибрирующий шаг.
И ночь не та. И все равно.
И я совсем другой.
Под звуки, брошенные вскачь,
Под струнный перебой
Мертвей, душа моя, не плачь,
Не смейся над собой.
Но, ослепленная, умри,
Когда в седую тишь
Ударит колокол зари
Среди квадратных крыш.
Крым
Они, как дым, как плащ голубоватый.
Зыбка их ткань.
Плывут дома над водами. Так надо.
Такая рань.
Откуда он, распластанный в просторе
Прохладный свет?
Я утонул. Мне в этом тусклом море
Спасенья нет.
Здесь даже ты не сохраняешь веса,
Гранит. И весь
Из памяти, из тишины белесой
Ты сваян здесь.
И – дар земли приветственный и краткий,
Здесь даже вы,
Под блеклым сном прилегшие на грядки
Цветы – мертвы.
И чем дышать? И как теперь бороться,
Когда вокруг
Вся жизнь на дне просторного колодца
Лишь – тень, лишь – звук,
Бескрылое пустое колыханье
Немых ветров.
Нет, к этому слепому умиранью
Я не готов.
Нет, знаю я, тоска рукой горячей
Ведет меня,
Как поводырь, уверенный и зрячий
На берег дня.
Ода
Округлая, душиста и тепла
Из золотисто-синего стекла
Гладь воздуха. И облака полны
Светящейся и спящей тишины.
И солнцем равномерно залиты
Гор серовато-ржавые хребты
И под отвесно-гладкою скалой
Ряд плоских крыш, задернутых листвой.Сойди дорогой каменистой вниз.
Свой темный стан сгибает кипарис.
Вокруг сухим плетнем обведена
Кудрявых лоз ленивая стена.
И в жестких листьях, круг и твердоват,
Прохладной кистью виснет виноград.Но это все без жалости забудь.
Лег круто спуск. Протоптан к морю путь.
Вот, в берегов обветренных края
Его густая плещет чешуя,
И от лучей мерцают веера
Искристого, тугого серебра,
Да волны набухают, волоча
По камню складки пенного плаща.О, гулкое просторов торжество.
В своей крови ты сбереги его,
Чтоб в зимний вечер пламенным шатром
Вдруг этот день проплыл в уме твоем,
И, проведя рукою по глазам,
Растерянный, ты б не поверил сам
Разливам волн под сводами лучей
И – улыбнулся б памяти своей.
Горбатый и черный орел на штандарте,
Резные границы на выцветшей карте
В чернильных разливах лиловых море.
Железом бряцающий слог манифеста,
И стройный парад у крутого подъезда
Закованных в камень дворцовых дверей.Не эту Россию в груди проношу я,
Но память о ней наплывает, бушуя,
Метелью взвивается в вихре крутом.
Она, словно тень, залегла за плечами,
Оглянешься – вот она спит за годами,
Как за полосатым шлагбаумным столбом.И там за недавнею треснувшей бездной
Весь бред этот хмурый, заштатный, уездный
Из дерева вытесанных городков,
Разлегшихся в тяжком трактирном угаре
Под кляузной одурью канцелярий,
Под крики торговок у драных лотков.Где поп, расстегнувши зеленую рясу,
Пьет чай, приходя от обедни. Где плясы
Гармоник размывчивы и горячи,
Где круглая церковь белеет убого,
И тусклы кирпичные стены острога,
И вяло свисают шары с каланчи.Дома кособокие в хриплых крылечках.
Опущены удочки в тихую речку.
Мычанье коровы, бредущей домой.
Дорога пылится, и рыхлятся пашни,
И ветер дохнет бесприютной, всегдашней,
Пропахшей полями российской тоской.От этой тоски никуда не укрыться -
Ни в сыростью выеденной столице,
Ни в плавленом звоне московских церквей.
Тоска, от которой лишь тройка да сани,
Да клекот гитар, да вино, да цыгане,
И дикие искры из смутных очей.Но все же, бобрами закутавши плечи,
Куда ему деться? Он едет далече,
Покоя – о, даже и этого нет.
Он слезет за речкой у зимнего леса,
Отмерен барьер. И под пулю Дантеса
Он станет, живой, беспокойный поэт.А где-то в Москве, повернув от Арбата,
Как птица, худой, пожелтелый, горбатый,
Вернется домой. – Что-то холодно мне,
Печь вытопи. – И, колотясь от тревоги,
Смотреть будет Гоголь, как плавятся строки,
И весело вьется бумага в огне.И в белую ночь настороженный Невский
Охрипший, простуженный Достоевский
Обходит. Над шпицем белесо-легка
Мгла сизые саваны тускло простерла.
И зябко, и сладко ложится у горла
Припадка удушливая рука.Да, все мы прошли эти гиблые были.
Мы эту Россию войною дробили
Под хмурые марши шрапнелей и труб.
Тот бред, как Распутин, смеялся из мрака.
Но выстрел… – В чем дело? – Убита собака. -
И в прорубь забит человеческий труп.И рваная вот на плечах гимнастерка.
И дуло винтовки прохладно и зорко,
И степи, оскалясь, окоп перервет.
И каждая площадь – ненастье и лагерь.
И ночью – пожаров горячие флаги.
Стучит у собора сухой пулемет.Тиф бродит волною, звенящею в теле.
Как холодно в старой защитной шинели.
Ружье за плечами и пальцы в крови.
Но злобой клянемся и голодом нашим,
Мы смертью недаром тебя перепашем, -
Россия, из сердца родись и живи.Поэту недаром ночами не спится.
Он видит тебя. И огромная птица,
Пернатое слово воркует в груди.
Оно над тобою в тревоге упругой
Клокочет крылами. И песни порукой,
Что зори с тобою и свет впереди.
II
Надпись на книге«Как мягок этот сумрак кроткий…»
Здесь каждый звук тебе знаком,
И рифмы, стянутые тесно
Своим двуострым языком
Рисуют край давно известный.Внезапно выдохнутый слог,
В тревоге найденный эпитет,
Он, словно лист, слетел и лег.
Кто в нем былую жизнь увидит?Пусть увядает…Разве нам
Пристала робкая оглядка,
Когда стремительно и сладко
Ветвится мир по сторонам.И, выпрямляясь от любви,
Мы воздухом горячим дышим.
Нет, строк далеких не зови,
Мы песни новые напишем.И отразятся в них точней,
Как в тонко-резаной гравюре,
Судьбы играющие бури
И строй прогретых счастьем дней.
«Ты все такая ж. На покатом…»
Как мягок этот сумрак кроткий
В чуть розоватом полусне.
Щиты круглеют на решетке,
Деревья внемлют тишине.И урны призрачное тело
Под теплый лепет ветерка
Так выпукло отяготело,
Сжав удлиненные бока.Постой. Помедли осторожно.
Вот плавно выгнутый подъем.
Его едва почуять можно
При шаге бережном твоем.Но разве есть минута слаще,
Когда сейчас, всей грудью, вдруг,
Ты мир вдыхаешь – настоящий
И собранный в единый звук.И, вздрогнув от внезапной боли,
Ты шепчешь: – Это наяву,
На Марсовом знакомо поле
Я вот – иду, дышу, живу.
Чудо! не сякнет вода…Пушкин
Земля
Ты все такая ж. На покатом,
На сером камне так жива.
Наклонена над локтем сжатым
Задумчивая голова.
Вся – слух глубокий, вся – вниманье,
О нет, забвенья не буди.
Пусть дышит бронза тонкой тканью
На чуть приподнятой груди.
Все так же веет день на тело,
На плечи смуглые твои,
Лишь медь кувшина пожелтела
Под быстрым натиском струи.
И – упадающие низко,
Играющий рождая звук,
Кропят целительные брызги
Траву, прильнувшую вокруг.
Мой сон, Поэзия, не ты ли
Здесь клонишь ворожащий лик?
И вот года не замутили
Неусыхающий родник.
И верю, живы мы, покуда
И тороплива и звонка
Скользит вода и длится чудо
В разбитой бронзе черепка.
«Туманом скользким и плывучим…»
Она изрезана тенями
И красновата и влажна.
Пред ней литое нежит пламя
Зеленобокая волна.
Ее сыреющие склоны,
Легко опущенные вниз,
Укрыли темные лимоны,
Пронзил недвижный кипарис.
Нет, ей рожденье не обуза.
Здесь, словно стих, свободно, вдруг,
Вспушится рощей кукуруза,
Взойдёт лепечущий бамбук.
Не напряжение, а случай,
Удача творчества – и вот
Распластан пальмы лист летучий,
Ручей мерцает и поёт.
И полон странного покоя,
Я вспоминаю, чуть дыша, -
Лишь ты мне виделась такою,
Искусства щедрая душа.
ЛЕНИН
Туманом скользким и плывучим
Обтянуты, как янтари,
Гнездятся по гранитным кручам
Домов – и блекнут фонари.
Мне даже площадь незнакома.
Она пустынна, словно дно
Расплёснутого водоема.
Лишь где-то вспыхнуло окно
И лампочка блестит в квартире,
Как память о далеком мире,
Откуда я ушел давно.
Весна в полях стелилась влажным паром,
Цедился дождь, царапая стекло.
И облаков знаменами недаром
Пригнувшееся небо замело.И липы пролетали, салютую,
Вдоль мокрых рельс. И круглую звезду
Жег семафор навстречу. И густую
Бросали искры россыпь на ходу.Вагон дрожал. В вагоне пахло краской.
Скрипели деревянные скамьи.
И купол ночи ветреный и вязкий
Над ним покачивался в забытьи.А станции отпрядывали. Что им?
В них суетня и окрики солдат,
В них оторопь погрузки перед боем.
Они войной, как факелы, чадят.Кто им расскажет: около рассвета,
Вобрав перрон окошками на миг,
Здесь не вагон – гремучая комета
Перерезала время напрямик.Но этот путь – еще он только начат,
Лишь оторвался камень от руки,
Еще совсем обыденно судачат
Ему навстречу стрелок огоньки.И тормоза полязгивают крепко,
И плоский луч внутри переберет
То на столе промятый профиль кепки,
То на пальто суконный отворот.И человек, устав от разговора,
Передохнуть ложится до утра
И морщит лоб. – Да, мы приедем скоро. -
И дождь в окно царапает: – Пора.
Листами зеленой стали
Обшитый, ты полз в бою,
И пули, скользнув, примяли
У башни щит на краю.Войной в раскаленном чреве
Под спазмы взрывов зачат,
Ты здесь прогибаешь в гневе
Трескучих торцов накат.Зачем же в сквозных заплатах
Бойниц, суров и тяжел,
От этих полей проклятых
Ты в город, ворча, пришел?Какую, бредя полями,
Себе выбирал ты цель?
Исчерченная огнями
Двугорбая цитадель.Ты знал ли – шумя, окружит
Прорезы твоих бойниц
Тревога знамен и ружей,
Горячая лава лиц.Пока, летя словно эхо,
Рядами не шевельнет
Скользящий шепот: – Приехал.
– Который? – Смотрите! – Вот!И торопливой походкой
Пересекая перрон,
Широкий, крепкий, короткий,
К тебе протиснется он.Ведь здесь невозможно позже,
Ведь надо сейчас, скорей,
С размаху схватить за вожжи
Безумную скачку дней.И хлещут слова, как плети,
И – вытянута рука…
Ты этого ждал? За этим
Катился издалека?И вот, с приглушенной дрожью
Моторов, прилег мертво,
Чтоб кованым быть подножьем
Для первой речи его.
Сергей Дмитриевич Спасский (9 (21) декабря 1898, Киев - 24 августа 1956, Ярославль) - советский поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературный критик.
Биография
Родился в семье публициста и общественного деятеля Дмитрия Иосифовича Спасского-Медынского. В 1902 году семья Спасских переселилась на Кавказ, позже переехала в Тифлис. В 1915 году Сергей окончил тифлисскую гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета, который оставил в 1918 году, не кончив курса. В том же году призван в Красную Армию, военную службу проходил в Самаре, был лектором в политотделе губвоенкомата; демобилизовался в 1921 году. В 1924 году поселился в Ленинграде, состоял секретарём Центрального Художественного совета при академических театрах. С 1934 года - член СП СССР.
В осаждённом Ленинграде выступал в воинских частях, в журналах «Звезда» и «Ленинград», работал на радио; был в народном ополчении, пережил блокадную зиму. В 1942 году эвакуировался в Пермь, писал тексты для «Окон ТАСС»; вернулся в Ленинград в 1944. С 1945 по 1949 год работал старшим редактором в Гослитиздате.
8 января 1951 года был арестован по обвинению в участии в контрреволюционной группе и антисоветской агитации и приговорен к 10 годам лагерей. Срок отбывал в Абезьском лагере. В 1954 г. освобождён, вернулся в Ленинград.
Продолжал работать не только над собственными произведениями, но и помогал другим авторам как редактор издательства «Советский писатель».
Скончался 24 августа 1956 г. в Ярославле во время круиза по Волге. Похоронен на Волковском кладбище.
Творчество
Первое стихотворение опубликовал в 1912 году в «Тифлисском журнале». В 1917 г. в Москве вышла его первая книга - сборник стихов «Как снег». В 1917-1918 выступал вместе с футуристами на поэтических вечерах, печатался в «Газете футуристов». Дружил с Д. Д. Бурлюком, сопровождал его в поездках с поэзоконцертами по России. Позднее написал книгу воспоминаний «Маяковский и его спутники» (1940).
О талантливой прозе Спасского восторженно отозвался Андрей Белый:
Спасский был тесно связан с «Издательством писателей в Ленинграде», помогал Белому в издательских делах. Объединяло их и увлечение антропософией. В годы первых пятилеток ездил с бригадами писателей по стране, писал о новых стройках, о Нарвской заставе в Ленинграде.
В 1930-е гг. начал активно работать и как драматург. Написал либретто оперы «Броненосец „Потёмкин“», в послевоенные годы - «Орлиный бунт», «Щорс», «Молодая гвардия». Совместно с Н. Брауном написал либретто оперы «Севастопольцы», которая с успехом шла во многих городах.
Много занимался поэтическим переводом - с абхазского (К. Агумаа, Д. Гулиа, Л. Квициниа, И. Когония), азербайджанского (С. Рустам), белорусского (Я. Купала, М. Калачинский), идиш (Л. Квитко), казахского (У. Турманжанов), латышского (В. Брутане, А. Имерманис, М. Кемпе, М. Крома, Э. Плаудис, А. Чак), украинского (И. Вырган, И. Гончаренко, А. Малышко, Т. Масенко, Л. Первомайский), эстонского (И. Барбарус, В. Бэкман, Д. Вааранди, П. Вийдинг, Я. Кярнер, М. Рауд, И. Семпер). Особое место в творчестве Спасского заняла Грузия, с которой он был связан и биографически - его отец жил и работал в Грузии, был близким другом Важа Пшавела. Среди переведённых Спасским грузинских поэтов: А. Абашели, И. Гришашвили, К. Каладзе, Г. Леонидзе, А. Мирцхулава, И. Мосашвили, В. Орбелиани, Г. Табидзе, Т. Табидзе, А. Церетели, А. Чавчавадзе, С. Чиковани. Д. Джинчарадзе приветствовал поэму Спасского «Путешествие» - поэтическое повествование о Грузии.
В 1995-2000 годы от дочери поэта Вероники Сергеевны Спасской в музей «Мемориальная квартира Андрея Белого» поступило 493 единицы хранения: книги, документы, мемориальные вещи, изобразительные материалы.
Семья
- Отец - Дмитрий Иосифович Спасский-Медынский.
- Мать - Екатерина Евгеньевна Спасская.
- Брат - Евгений Дмитриевич Спасский, художник.
- Первая жена - Галина Леонидовна Владычина (1900-1970), поэт, детский драматург.
- Вторая жена - Софья Гитмановна Спасская (1901-1962), скульптор. Дочь - Вероника (1933-2011), филолог-испанист, переводчик.
- Третья жена - Антонина Ивановна Попова-Журавленко (1896-1981), певица.
,
переводчик ,
литературный критик
Серге́й Дми́триевич Спа́сский (9 (21) декабря (18981221 ) , Киев - 24 августа , Ярославль) - советский поэт , прозаик , драматург , переводчик , литературный критик .
Биография
Родился в семье публициста и общественного деятеля Дмитрия Иосифовича Спасского-Медынского. В 1902 году семья Спасских переселилась на Кавказ , позже переехала в Тифлис . В 1915 году Сергей окончил тифлисскую гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета , который оставил в 1918 году , не кончив курса. В том же году призван в Красную Армию , военную службу проходил в Самаре , был лектором в политотделе губвоенкомата; демобилизовался в 1921 году . В 1924 году поселился в Ленинграде , состоял секретарём Центрального Художественного совета при академических театрах. С 1934 года - член СП СССР . В осаждённом Ленинграде выступал в воинских частях, в журналах «Звезда» и «Ленинград», работал на радио; был в народном ополчении, пережил блокадную зиму. В 1942 году эвакуировался в Пермь , писал тексты для «Окон ТАСС»; вернулся в Ленинград в . С по 1949 год работал старшим редактором в Гослитиздате.
Творчество
Первое стихотворение опубликовал в 1912 году в «Тифлисском журнале». В 1917 г. в Москве вышла его первая книга - сборник стихов «Как снег». В - выступал вместе с футуристами на поэтических вечерах, печатался в «Газете футуристов». Дружил с Д. Д. Бурлюком , сопровождал его в поездках с поэзоконцертами по России. Позднее написал книгу воспоминаний «Маяковский и его спутники» (1940).
О талантливой прозе Спасского восторженно отозвался Андрей Белый :
Спасский был тесно связан с «Издательством писателей в Ленинграде», помогал Белому в издательских делах. Объединяло их и увлечение антропософией . В годы первых пятилеток ездил с бригадами писателей по стране, писал о новых стройках, о Нарвской заставе в Ленинграде.
В 1930-е гг. начал активно работать и как драматург. Написал либретто оперы «Броненосец „Потёмкин“», в послевоенные годы - «Орлиный бунт», «Щорс», «Молодая гвардия». Совместно с Н. Брауном написал либретто оперы «Севастопольцы», которая с успехом шла во многих городах.
Много занимался поэтическим переводом - с абхазского (К. Агумаа , Д. Гулиа , Л. Квициниа , И. Когония), азербайджанского (С. Рустам), белорусского (Я. Купала , М. Калачинский), идиш (Л. Квитко), казахского (У. Турманжанов), латышского (В. Брутане , А. Имерманис , М. Кемпе , М. Крома , Э. Плаудис , А. Чак), украинского (И. Вырган , И. Гончаренко , А. Малышко , Т. Масенко , Л. Первомайский), эстонского (И. Барбарус , В. Бэкман , Д. Вааранди , П. Вийдинг , Я. Кярнер , М. Рауд , И. Семпер). Особое место в творчестве Спасского заняла Грузия, с которой он был связан и биографически - его отец жил и работал в Грузии, был близким другом Важа Пшавела . Среди переведённых Спасским грузинских поэтов: А. Абашели , И. Гришашвили , К. Каладзе , Г. Леонидзе , А. Мирцхулава , И. Мосашвили , В. Орбелиани , Г. Табидзе , Т. Табидзе , А. Церетели , А. Чавчавадзе , С. Чиковани . Д. Джинчарадзе приветствовал поэму Спасского «Путешествие» - поэтическое повествование о Грузии.
Семья
- Отец - Дмитрий Иосифович Спасский-Медынский.
- Мать - Екатерина Евгеньевна Спасская.
- Брат - Евгений Дмитриевич Спасский , художник.
- Первая жена - Софья Гитмановна Спасская (1901-1962), скульптор. Дочь - Вероника (1933-2011), филолог-испанист, переводчик. Вторая жена - Антонина Ивановна Попова-Журавленко (1896-1981), певица.
Библиография
Поэзия
- Как снег / Предисл. К. Большакова. М.: Млечный путь, 1917. - 16 с.
- Рупор над миром. Пенза: Изд. Пензенской «Центропечати», 1920. - 16 с.
- Земное время: Стихи. М.: Узел, 1926. - 32 с.
- Неудачники: Повесть. М.: Никитинские субботники, 1929. - 143 с.
- Особые приметы: Стихи. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, 1930. - 79 с.
- Да / Худ. М. Кирнарский. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, 1933. - 70 с.
- Пространство: Стихи / Худ. С. Пожарский. Л.: Гослитиздат, 1936. - 55 с.
- Стихотворения; [Параша Жемчугова: Поэма / Предисл. Вс. Рождественского]. Л.: Сов. писатель, 1958. - 146 с.
- Земное время: Избр. стихи / [Сост. В. С. Спасской; Предисл. В. Шефнера; Илл.: М. Е. Новиков. Л.: Сов. писатель, 1971]. - 255 с.
Проза
- Дорога теней: Рассказы. М.: Федерация, 1930. - 136 с.
- Остров Кильдин: [Рассказы для детей старш. возраста]. М.-Л.: Огиз - Молодая гвардия, 1931. - 31 с. (Совместно с Г. Куклиным.)
- Парад осуждённых: Двухголосая повесть. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, . - 172, с.
- Новогодняя ночь: [Повесть]. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, 1932. - 93 с.
- Первый день: [Роман. Л.]: Изд. писателей в Ленинграде, . - 259 с.
- Портреты и случаи: [Рассказы]. М.: Сов. писатель, 1936. - 311, с.
- Маяковский и его спутники: Воспоминания. Л.: Сов. писатель, 1940. - 160 с.
- Перед порогом: [Роман / Илл. Г. Епифанова]. Л.: Сов. писатель, 1941. - 372 с.
- Два романа: [Перед порогом; 1916 год]. Л.: Сов. писатель, 1957. - 773 с.
Напишите отзыв о статье "Спасский, Сергей Дмитриевич"
Литература
- Молодяков В.Э . Неизвестная книга Сергея Спасского «Всадник» (стихи о Ленинграде)// Невский библиофил. Альманах. Выпуск 20. СПб., 2015. С.42-54.ISBN 978-5-905042-31-7
- Roman Timenchik. Сергей Спасский и Ахматова // Toronto Slavic Quartery. № 60 (fall 2014). P.85-134.
Примечания
Ссылки
Отрывок, характеризующий Спасский, Сергей Дмитриевич
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.
В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
